Токсичные комплименты

Первый был даже не совет, а подарок. Подруга на мой день рождения (в четырнадцать лет) вручила мне контурный карандаш. И сияя дружелюбной — искреннейшей! — улыбкой, сказала:— Тебе подойдет. У тебя маленькие, глубоко посаженные глазки, их нужно научиться красить правильно, если не хочешь быть… ну, такой.

И она сделала жест рукой, обобщив меня целиком в «ну, такую».

До четырнадцати лет я не слишком задумывалась о собственной внешности. У меня были красивые родители, красивый младший брат, красивые дедушка с бабушкой, и мне даже не приходило в самонадеянную голову, что я могу выбиваться из этого стройного ряда миловидных людей.

К тому же сама подруга была исключительно хороша собой: белокурая, голубоглазая, с ямочками на щеках, и это, конечно, придавало дополнительный вес ее словам.

Этим весом меня придавило как бетонной плитой.

Я так поразилась открытию о моем уродстве, что замолчала дня на три. Перестала выдавать эмоции и информацию в окружающий мир. Я была занята. Предстояло хорошенько осмыслить новую себя, и я осмысливала. Что вообще делают девочки, у которых маленькие, глубоко посаженные глазки? Можно ли им громко смеяться? Разрешено ли им болтать ерунду? Невзначай хлопать симпатичных одноклассников по плечу? Носить красное?

Я стала рассматривать себя перед зеркалом и, конечно, с каждым разом убеждалась, что подруга абсолютно права. Маленькие. Глубоко посаженные. И нос огромный. И щеки тоже — вон, уныло висят слева и справа. Рот невнятный, непонятно, как таким разговаривать. Более-менее удовлетворить могли только уши, но их, к несчастью, закрывали волосы. Я собрала волосы в хвост, чтобы хоть в чем-то на моем лице мог отдохнуть взгляд постороннего человека, измученного прочими уродствами. Я начинала жалеть, что уши нельзя пересадить куда-нибудь ближе к центру, чтобы в глаза бросались именно они, а не все остальное.

За какие-то сутки я проделала путь от самоуверенного залюбленного подростка до гибрида Горлума с Квазимодо, которому предстояло мыкаться по пещерам, до конца дней есть сырую рыбу и не показываться на свет Божий.

К концу третьего дня мама села возле моей кровати перед сном и спросила, что случилось. Выглядела она такой серьезной, что я осознала: отмолчаться не выйдет. Придется нанести маме этот удар: сообщить, что у нее вырос уродливый ребенок. Ничего, в наличии есть еще один, пускай утешается им. Я и сообщила.

Надо сказать, у моей мамы чудесный звонкий смех. Поэтому когда она издала невнятное хрюканье, я не поняла, что это значит. Хрюканье повторилось. Мне стало ясно, что все-таки второго ребенка для утешения недостаточно. Мама сложилась пополам, выползла из комнаты, не переставая хрюкать, что-то пробулькала снаружи, и через некоторое время в комнату зашел папа.

Он очень внимательно посмотрел на меня, а потом крикнул:
— Не нашел я у нее никаких глазок! Видимо, они слишком маленькие! Или слишком глубоко посажены! Иди и покажи мне, где они.

В комнату вползла мама, держась за косяк. Она была красная и в слезах, она задыхалась от смеха и не могла ничего сказать.

Я посмотрела на них обоих и начала смеяться. Смехом все мое глупое горе смыло, как ручьем. Тяжкий морок, три дня глубочайшей мучительной тоски, когда я сама не понимала, что со мной творится — все растаяло в одну секунду.

(Однако когда подруга, которая обычно ходила с нашей семьей гулять в парк, пришла в следующее воскресенье, мой папа, добрейший папа, веселый папа, радующийся любым моим друзьям, твердо сказал, что сегодня мы хотим провести время в семейном кругу. Я очень сердилась тогда на него, поскольку была уверена, что она не желала меня обидеть.

Но папа был непреклонен: с этого дня мы проводим выходные без Оли. И он не изменил своего решения). А второй случай произошел в школе. Учительница истории, болтливая дама лет сорока, твердящая нам «я ваш лучший друг» и загадочно подмигивающая при этом, отозвала меня после урока и доверительно сказала:

— Милая, этот свитер тебе очень идет. Но все же такие запястья надо прикрывать.

У свитера были модные тогда рукава «три четверти», а у меня были (и остались) довольно тощие запястья. Очевидно, все это сложилось в картину, оскорбившую взор нашей славной учительницы.

Я кивнула, ошеломленная тем, на какую ерунду обращают внимание взрослые, и с тех пор носила в школу свитера с рукавами, доходящими чуть ли не до кончиков пальцев. Эта привычка осталась у меня до сих пор.